Мир и смирение в русской языковой картине мира

Московская Сретенская  Духовная Академия

Мир и смирение в русской языковой картине мира

Алексей Шмелев 17791



В статье рассматривается определение языковой картины мира, в частности, русской, и место в ней понятий ‘мир’ и ‘смирение’. Кроме того, обсуждается история слов 'смириться', 'смирение' и 'смиренный', а также переводческое решение, поставившее в соответствие греческим словам εἰρήνη и κόσμος одно и то же славянское слово 'мир'. Наконец, кратко рассматривается функционирование указанных понятий в советскую и постсоветскую эпоху.

Содержание:

  • Примирение и смирение
  • Корень мир
  • Примирение и смирение в советскую эпоху
  • Воля, смирение, примирение в современном русском языке (заключительные замечания)

Прежде всего необходимо пояснить понятие «языковая картина мира»[1]. Каждый язык подсказывает своим носителям некоторую систему взглядов на внеязыковую действительность, которая вне специальных условий воспринимается ими как нечто само собой разумеющееся. Эта система взглядов и представляет собою языковую картину мира. Существенно, что взгляды и представления, ее формирующие, содержатся в тех компонентах значения языковых единиц, которые в норме не попадают в фокус внимания носителей языка и не подвергаются ими сомнению. Так, для носителей русского языка очевидно, что наша психическая жизнь имеет интеллектуальную и эмоциональную сторону, причем за интеллектуальную жизнь отвечает голова, а за чувства — скорее сердце. Фраза подумай своей головой кажется носителям русского языка совершенно нормальной, а фразы подумай печенью, подумай животом или подумай сердцем казались бы странными и даже аномальными. Когда носитель русского языка задумался над чем-то, он может почесать затылок; если он что-то вспомнил, он может хлопнуть себя по лбу. Странно было бы в этой ситуации чесать живот или хлопать себя по груди. А в ситуации сильного волнения носитель русского языка хватается за сердце, и это непосредственно связано с тем, что именно сердце в русской языковой картине мира — орган эмоций.

Похожую картину рисуют многие другие европейские языки, например английский и французский — с тем отличием, что в этих языках сохранились следы архаической модели, когда в качестве органа памяти рассматривалось сердце; отсюда английское by heart и французское par сoeur ‘наизусть’ (буквально ‘сердцем’); русским казалась бы странной идея заучивать таблицу умножения сердцем. Между тем некоторые языки подсказывают иное соотношение различных аспектов психической жизни и телесных органов. В целом ряде языков печень воспринимается как средоточие сильных эмоций. В представлении китайского языка мысли человека, «хорошие» чувства (такие, как радость) и некоторые «плохие» чувства (например, обида) гнездятся в сердце, но другие — «плохие» — чувства (например, грусть, тоска, тревога) сосредоточены в животе, а именно — в кишках и селезенке.

Сердце в русской языковой картине мира — орган эмоций

В древнееврейской языковой картине мира (так же, как в арамейской и в языковой картине мира современного иврита) сердце является органом всей психической жизни — не только чувств, но и мыслей; в частности, это орган понимания, что легко видеть из целого ряда ветхозаветных отрывков, буквально переведенных на греческий язык, а затем и на другие европейские языки. Не увидят глазами, не услышат ушами и не уразумеют сердцем (Мф. 13:15), — совершенно очевидно, что сердце для носителей еврейского языка такой же орган понимания, как глаза — орган зрения, а уши — орган слуха.

Некоторые характеристики различных языковых картин мира свидетельствуют о важных различиях культур, обслуживаемых соответствующими языками. Это может касаться как особенностей бытовой культуры, так и общефилософских и этических представлений. Наличие в русском языке слов первое (суп) и второе связано с принятой в настоящее время у русских стандартной структурой обеда. Ярко отрицательная окраска слов донос и доносчик обусловлена тем, что в русской культуре, начиная со второй половины XIX века, сформировалось отрицательное отношение к тому, чтобы сообщать властям о действиях ближнего, которые могут навлечь на него неприятности и преследования со стороны властей.

Важно понимать, что ложным и уводящим в сторону оказывается представление, в соответствии с которым какая-то одна из языковых картин мира чем-то «правильнее» другой. Каждая языковая картина мира отражает определенный взгляд на мир, определенный ракурс и в таком качестве представляет ценность.

Не случайно, размышляя об уроках истории Вавилонской башни, рассказанной в Книге Бытия, В. Н. Топоров[2]отмечал, что помощь Бога заблудшим состояла в том, что люди вступили на путь культурно-языковой дифференциации. Они должны были осознать факт многообразия языков и культур, отказаться от восприятия своего взгляда на мир как единственно возможного или единственно верного, который «не с чем сравнить, соотнести, сопоставить и нечем проконтролировать, поправить, поддержать, продублировать» (такой взгляд «питает как на дрожжах поднимающуюся гордыню»). Им пришлось научиться жить в условиях культурно-языкового плюрализма. Они должны были «увидеть не только "другое", но через него и себя по крайней мере ощутить свое различие, свою специфику, свою характерность — и в достоинствах, и в недостатках, которые в своей совокупности образуют неповторимость данного языка и данной культуры, уникальность, распространяющуюся в конце концов на весь массив языков и культур».

Некоторые языки подсказывают иное соотношение различных аспектов психической жизни и телесных органов

Столкновение разных языковых картин мира в рамках межкультурной коммуникации может вести к недоразумениям и взаимному непониманию, но может и к взаимному обогащению культур. Сказанное можно иллюстрировать на примере уже рассмотренного выше представления о роли сердца в психической жизни человека. Как уже говорилось, с точки зрения древнееврейской языковой картины мира сердце — это не только орган чувств, но и средоточие ума. То, что еврейские конструкции со словом «сердце» были буквально переведены на европейские языки, иногда приводит к неправильному пониманию таких сочетаний, как «ожесточенное сердце» или «окамененное сердце»: европейскому человеку кажется, что речь идет в первую очередь о неспособности тонко чувствовать, тогда как в оригинале указывалось в первую очередь на неспособность ясно понимать. С другой стороны, эти же выражения со словом «сердце» могут способствовать ясному осознанию неразрывности разных сторон внутренней жизни человека (можно вспомнить выражение святого праведного Алексия Московского (Мечева): «Ум — рабочая сила у сердца»). Однако излишний буквализм в понимании таких выражений может приводить к преувеличенному вниманию к сердцу как таковому (ср. возникший в католичестве культ Sacré Coeur)[3].


Примирение и смирение

Все сказанное можно иллюстрировать на материале слов, в которых в современном русском языке выделяется корень мир. Нередко отмечается[4], что для русской языковой картины мира чрезвычайно характерна установка на принятие всего, что происходит в мире, «примирение с действительностью». Наличие в системе представлений о мире установки на «примирение с действительностью» привело к интересному переосмыслению слов смириться и смирение в русле «народной этимологии». Эти слова, соотносимые с одной из важнейших христианских добродетелей, предполагающей отсутствие гордости и умерение каких бы то ни было претензий, этимологически восходят к корню мер, и в самых древних памятниках слова писались с буквой «ѣ»: съмѣренъ, съмѣрити ‘умерить, смягчить, подавить’. Однако под влиянием созвучия со словами примириться и примирение и общей установки на «примирение с действительностью» они стали ассоциироваться с принятием окружающего мира таким, каков он есть, и писаться с буквой «и». Если исходный смысл смирения — отсутствие гордости, готовность принимать унижение[5], то в дальнейшем слово стало включать в себя идею примиренности. Приведем комментарий митрополита Антония Сурожского: «Мы привыкли думать о смирении как о состоянии человека, который перестал видеть в себе что бы то ни было, что могло бы вызвать в нем тщеславие, гордость, самодовольство. Но смирение — еще нечто большее: это примиренность до конца, это мир со всем». Этот дополнительный оттенок значения отличает русское слово смирение от его аналогов во многих западноевропейских языках, в частности от английского humility[6]. Интересно, что в современных церковнославянских текстах слово смирение иногда употребляется просто в значении ‘мир’, например: ´Аще ли же н´и, ещé далéче емý сýщу, молéнiе послáвъ мóлится о смирéнiи (Лк. 14:32) [по-гречески говорится ‘просит о мире’: ἐρωτᾷ τὰ πρὸς εἰρήνην]; Егдá кр´ѣпкiй вооруж´ився хран´итъ свóй двóръ, во смирéнiи сýть им´ѣнiя егó (Лк. 11:21) [по-гречески — ‘в мире, т. е. в безопасности его владения’: ἐν εἰρήνῃ ἐστὶν τὰ ὑπάρχοντα αὐτοῦ].

Некоторые характеристики различных языковых картин мира свидетельствуют о важных различиях культур, обслуживаемых соответствующими языками

В русском языке еще в начале XX века глаголы примириться и смириться различались управлением: говорили примириться с кем-либо или с чем-либо, но смириться (т. е. ‘умерить свою гордость’) перед кем-либо или перед чем-либо. В настоящее время конструкция смириться с кем-либо или с чем-либо стала совершенно обычной[7]. Впрочем, до сих пор отглагольные существительные примирение и смирение имеют разные модели управления: примирение с кем-либо или с чем-либо звучит безупречно, а смирение с кем-либо или с чем-либо — несколько непривычно (лучше традиционное смирение перед кем-либо или перед чем-либо)[8].

Ассоциативные связи с миром привели также к развитию представлений о смирении как об особом типе поведения — мирного, не буйного (впрочем, это представление содержалось и в греческом ταπεινὸς). Ср. такие выражения как присмиреть, усмирить, смирительная рубашка, а также используемое в народной речи прилагательное смиренный, соответствующее общелитературному смирный[9].



Корень мир

В связи со словами смирение и смиренный можно вспомнить историю звукового комплекса мир, которому в церковнославянском и в современном русском языке соответствует целый ряд значений, сводимых к двум основным смысловым комплексам: ‘покой, мирная жизнь, отсутствие конфликтов’ и ‘вселенная; миропорядок; общество’. Именно эти две группы значений различались в дореформенной орфографии: написание миръ соотносилось с отсутствием войны, спокойствием, мирной жизнью, а міръ — с ‘вселенной или человеческим обществом’. Однако исторически оба слова восходят к одному, означавшему нечто вроде ‘гармонии; согласия’[10]. Иными словами, современные значения звукового комплекса мир можно рассматривать как модификацию некоего исходного значения, которое мы могли бы истолковать как ‘гармония; обустройство; порядок’. Вселенная может рассматриваться как «миропорядок», противопоставленный хаосу, космос. Отсутствие войны также связано с гармонией во взаимоотношениях между народами.

Каждая языковая картина мира отражает определенный взгляд на мир, определенный ракурс и в таком качестве представляет ценность

При этом, по-видимому, для русского языка использование для значений ‘покой, порядок, мирная жизнь’ и ‘вселенная; общество’ одного и того же звукового комплекса было результатом не стихийной семантической эволюции, а смелого переводческого решения Первоучителей Мефодия и Кирилла. Дело в том, что как в тексте Писания, так и в богослужебных текстах часто сополагаются греческие слова εἰρήνη ‘спокойствие, мирная жизнь’ и κόσμος ‘вселенная; миропорядок; человеческое сообщество’. В славянском переводе обоим греческим словам, четко различающимся по смыслу, было поставлено в соответствие одно и то же слово мир, в результате чего этот звуковой комплекс выражает оба смысловых комплекса и в современном русском языке. Приведем в качестве примеров два евангельских отрывка (каждый на церковнославянском в гражданской графике и греческом языке), включенные в 12 Евангелий, читаемые вечером в Великий Четверг:

М´иръ оставл´яю вáмъ, м´иръ мóй да´ю вáмъ: не ´якоже мíръ даéтъ, áзъ да´ю вáмъ. (Ин. 14:27)

εἰρήνην ἀφίημι ὑμῖν εἰρήνην τὴν ἐμὴν δίδωμι ὑμῖν οὐ καθὼς ὁ κόσμος δίδωσιν ἐγὼ δίδωμι ὑμῖν

… сi´я глагóлахъ вáмъ, да во мн´ѣ м´иръ ´имате: въ мíрѣ скóрбни бýдете: но дерзáйте, [´яко] áзъ побѣд´ихъ мíръ (Ин. 16:33)

ταῦτα λελάληκα ὑμῖν ἵνα ἐν ἐμοὶ εἰρήνην ἔχητε ἐν τῷ κόσμῳ θλῖψιν ἔχετε ἀλλὰ θαρσεῖτε ἐγὼ νενίκηκα τὸν κόσμον

Мы видим, что в современной церковнославянской орфографии данный звуковой комплекс записывается по-разному в зависимости от того, какому греческому слову он соответствует: м´иръ в соответствии со словом εἰρήνη и мíръ в соответствии со словом κόσμος (как уже говорилось, это же различение проводилось в дореформенной русской орфографии). Однако звучание в обоих случаях одно и то же (а большинство прихожан воспринимает евангельское церковнославянское чтение именно на слух); заметим, что в древних церковнославянских памятниках это слово писалось одинаково независимо от того, какому греческому слову оно соответствует.

Приведем еще примеры формул, постоянно звучащих на богослужении и демонстрирующих соположение слов, совпавших в славянском переводе (уже в современной орфографии; однако для ясности мір в значении ‘вселенная; человеческое сообщество’ записывается с буквой «і десятеричное»): Мира мірови у Господа просим (прошение на ектенье); Мир мірови Твоему даруй (заамвонная молитва). По-гречески, разумеется, никакого созвучия в приведенных примерах нет.

По-видимому, это переводческое решение было не случайным и объяснялось не только поэтическими соображениями (хотя и они, очевидно, играли не последнюю роль)[11]. Как пишет В. Н. Топоров[12]: «Главный вклад славянского переводчика — бесспорно сознательный и не от бедности языка и ограниченности языковой фантазии зависящий — состоял в кодировании одним (и именно одним) словом двух разных греческих слов — κόσμος и εἰρήνη». Он продолжает: «… слав. mir- скрепило два понятия, разведенные греческим языком, как бы восстановив глубинную связь мира как порядка Вселенной и объекта, этот порядок воплощающего, с одной стороны, и мира как наиболее глубоко укорененного состояния мира-Вселенной».

В результате такого переводческого решения новое звучание обрели многие известные отрывки, которые можно слышать на богослужении. По-гречески, разумеется, никакого созвучия в этих отрывках нет. Соположение созвучных слов проникло и в сферы, далекие от церковной жизни: можно вспомнить советский лозунг «Миру — мир».

В некоторых случаях совпадение звучания позволяет одновременно выразить оба смысла. Рассмотрим начинающий ектенью возглас Миром Господу помолимся! В греческом оригинале здесь используется слово εἰρήνη; иными словами, речь идет о молитве в согласии и мирном духе. Однако многие прихожане, слушающие славянское богослужение, понимают этот возглас несколько по-иному: ‘помолимся всем миром, т. е. все вместе, сообща’ (т. е. в соответствии с пониманием мира как ‘сообщества людей’). Характерен эпизод из «Войны и мира» Льва Толстого: «Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из-под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы: "Миром Господу помолимся". "Миром, — все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью — будем молиться", — думала Наташа».

Столкновение разных языковых картин мира в рамках межкультурной коммуникации может вести к недоразумениям и взаимному непониманию, но может и к взаимному обогащению культур

В переводах романа на иностранные языки оказывается трудно сохранить эту игру слов. Приведемодинизанглийскихпереводов (переводчики — Louise и Aylmer Maude): «The deacon came out onto the raised space before the altar screen and, holding his thumb extended, drew his long hair from under his dalmatic and, making the sign of the cross on his breast, began in a loud and solemn voice to recite the words of the prayer... “In peace let us pray unto the Lord.” “As one community, without distinction of class, without enmity, united by brotherly love — let us pray!” thought Natasha».

Англоязычному читателю может быть непонятно, почему Наташа понимает выражение ‘in peace’ как ‘as one community’. Любопытно, впрочем, что в опубликованном по старой орфографии тексте «Войны и мира» отражено именно «неправильное» понимание прошения, которое напечатано так: «Міромъ Господу помолимся». Однако в цитируемом английском переводе был выбран перевод греческого текста прошения, принятый в богослужебной практике, вследствие чего может возникнуть недоразумение.



Примирение и смирение в советскую эпоху

Следует заметить, что идеал «примирения с действительностью» был абсолютно чужд советской идеологии; как следствие, советский идеологический язык имел определенные особенности в отношения использования соответствующих слов. Разумеется, смирение вообще в нем отсутствовало; А. Вежбицкая заметила, что сочетание смиренный коммунист воспринимается как аномальное[13][Wierzbicka 1992: 194]. Если слово смирение и могло появиться в языке советской пропаганды, то только в качестве цитации и с явным неодобрением (например, поповские сказочки о смирении).

Но любопытно, что и примирение не приветствовалось, и если слово мир и некоторые его производные могли употребляться с положительной оценкой (например, борьба за мир, мирное сосуществование), то слово примирение практически вообще не употреблялось, а его аналогом в советском идеологическом языке было слово примиренчество, носящее яркую отрицательную окраску (как и отрицательно окрашенные слова соглашатель и соглашательство). Напротив того, положительно окрашенным было слово непримиримость. С точки зрения советской идеологии, человек должен быть бескомпромиссным и не должен мириться ни с врагами, ни с недостатками.

Если исходный смысл смирения — отсутствие гордости, готовность принимать унижение, то в дальнейшем слово стало включать в себя идею примиренности.

Поскольку слова согласие и примирение в русском языке имели скорее положительные коннотации, в советском идеологическом языке появились слова соглашательство и примиренчество, носящие яркую отрицательную окраску. Соответственно, люди, склонные к поиску компромиссов, получили презрительные именования соглашателей и примиренцев. Напомним определения этих слов (сопровождаемые характерными примерами) из «Толкового словаря» под редакцией Д. Н. Ушакова: «Примиренец, (полит.). Человек, старающийся примирить, сгладить или скрыть классовые противоречия, занимающийся пособничеством деятельности оппортунистов, как правых, так и "левых", пытающийся обезоружить партию большевиков в ее борьбе с оппортунизмом. Когда объявляется война правому уклону, правые уклонисты обычно перекрашиваются в примиренцев и ставят партию в затруднительное положение. Чтобы предупредить этот маневр правых уклонистов, необходимо поставить вопрос о решительной борьбе с примиренчеством. Сталин (пленум (ЦК ВКП(б), апрель 1929 г.). Примиренцы всегда являлись агентами меньшевизма, троцкизма и правых в рядах партии большевиков. Примиренчество, примиренчества, мн. нет, ср. (полит.). Политика примирения с классовым врагом, сглаживания или сокрытия классовых противоречий, пособничества деятельности оппортунистов, как правых, так и "левых", ведущая к разоружению в борьбе с оппортунизмом. Только в решительной борьбе как с "левым", так и с правым оппортунизмом и примиренчеством к ним, за генеральную линию нашей партии ВКП(б) обеспечила создание предпосылок для выполнения первой пятилетки в четыре года, разгром классового врага и победу социализма в СССР (из постановления XVII партконференции, 1932 г.). Примиренчество всегда являлось и является опасным оппортунистическим отклонением от генеральной линии партии, с которым большевистская партия всегда вела и ведет непримиримую, беспощадную борьбу. Соглашатель, (полит. презрит.). Оппортунист, ведущий политику соглашений, компромиссов с реакционной буржуазией, политику предательства интересов рабочего класса».

Употребление указанных слов авторами, стремящимися выразить советскую идеологию, вполне соответствовало этим толкованиям; они были солидарны с персонажем повести Аркадия Гайдара «В дни поражений и побед», который «…не был даже как следует грамотен. Но это не мешало ему быть хорошим профессионалом-повстанцем, ненавидеть до крайности белых и горячо защищать Советскую власть. <… > Самою сильною бранью считал он слово “соглашатель”». Евгения Гинзбург в «Крутом маршруте» вспоминает характерные «политические ругательства» того времени: «Соглашатели! Праволевацкие уроды! Троцкистские выродки! Примиренцы задрипанные!».

Напротив того, положительно окрашенным было слово непримиримость. С точки зрения советской идеологии, человек должен быть бескомпромиссным и не должен мириться ни с врагами, ни с недостатками (подробное описание истории отношения к компромиссам в советское время и отражения этой истории в языке содержится в статье [Шмелева 2012]). Вот всего лишь один пример из статьи, опубликованной в газете «Пионерская правда» за 1937 г. под шапкой «Сегодня 20 лет ВЧК-ОГПУ-НКВД. Пионерский салют зорким часовым и разведчикам Родины!»: «Таким был Дзержинский — мужественный, бесстрашный, непримиримый к врагам».

В связи со словами смирение и смиренный можно вспомнить историю звукового комплекса мир.

В то же время «борьба за мир» (иногда добавлялось «за мир во всем мире» с использованием каламбура, восходящего к переводу Первоучителей), оставалось важной советской идеологемой. Вспомним, что первый «декрет» коммунистической власти назывался «декрет о мире». Позднее возникла новая идеологема «мирного сосуществования государств с различным общественным строем» (но при этом всегда подчеркивалось, что речь не идет о мирном сосуществовании идеологий). Одним из проводников советского влияния в западных странах стал так называемый «Комитет сторонников мира». Понятно, что при таком понимании мира он имел мало общего с гармонией и ладом, поскольку не исключал революционную деятельность, ожесточенную «классовую борьбу» и насилие над «классовыми врагами» в странах победившего коммунизма. Однако осознание исторической связи мира и гармоничных отношений между людьми (лада) сохранялось у нонконформистских авторов. Напомним статью Александра Солженицына «Мир и насилие», в которой автор выдвинул на Нобелевскую премию мира академика Сахарова. В этой статье Солженицын характеризовал как «эмоциональную ошибку или сдвиг» то, что «угрозу мирному, справедливому, доброму существованию человечества стали видеть почти исключительно в войнах». Он писал: «Противопоставление “мир — война” содержит логическую ошибку», и указывал, что истинное, «логически равновесное» противопоставление — это «мир — насилие». И гармоничное «сосуществование» Солженицын призывал мыслить как «существование не только без войн, этого мало! — но и без насилия». Советскую пропаганду, выраженную в лозунгах «миру — мир!» и «за мир во всем мире!», он был готов принять «как очень полезную, если она будет означать: чтобы во всём мире не только не было войн, но прекратилось бы всякое внутреннее насилие». Иными словами, в этой статье понимание мира было основано на исторической памяти слова.


Воля, смирение, примирение в современном русском языке. (Заключительные замечания)

В постсоветское время имела место дальнейшая эволюция рассмотренных слов. Слово смиренный в целом устарело (кроме несколько стилизованного дискурса[14]): английский оборот In my humble opinion (в электронной коммуникации обычно используется сокращение IMHO) можно перевести на русский как По моему скромному мнению, но странно было бы использовать перевод По моему смиренному мнению (впрочем, в русской электронной коммуникации чаще всего используется заимствованное сокращение ИМХО). Глагол смириться, как уже говорилось, стал употребляться почти исключительно с новым управлением (с <чем-либо>). Примирения, соглашения и компромиссы лишились отрицательного ореола[15].

В истории слов с корнем мир ярко отразились некоторые особенности русской культуры и русской истории.

Мы видим, что в истории слов с корнем мир ярко отразились некоторые особенности русской культуры и русской истории. Открытым остается вопрос относительно того, каким образом сдвиги в семантике этих слов (а иногда и в их грамматическом поведении, как у слов смириться и смирение) следует отражать в нормативных описаниях русского языка (в частности, в нормативных словарях). По-видимому, универсального ответа на этот вопрос не существует. В каждом отдельном случае вопрос должен решаться индивидуально и опираться на тщательный лингвистический и культурно-исторический анализ.

профессор А. Д. Шмелев

Ключевые слова: языковая картина мира, культура, лингвистика, мир, примирение, смирение, непримиримость.



[1] В статье использованы материалы ряда предшествующих публикаций: Шмелев А. Д. В поисках мира и лада // Логический анализ языка. Космос и хаос. — М., 2003; Шмелев А. Д. Мир: историческая память слова // Сталинградская битва: историческая память и художественное наследие. К 70-летию победы в Сталинградской битве. — М, 2013; Шмелев А. Д. Мир и воля в истории русского языка и русской культуры // Динамика языковых и культурных процессов в современной России. Т. 2. — СПб., 2014; Шмелев А. Д. О мире и гармонии. Из истории слов и понятий // Русский язык, 2014, № 5–6.

[2] Топоров В. Н. Пространство культуры и встречи в нем // Восток — Запад. Исследования. Переводы. Публикации. Выпуск 4. — М, 1989. — С. 9–13.  

[3] Детальный анализ разных философских концепций сердца и попытка систематизации христианского учения о сердце содержится в написанной в 1929 г. известной статье Вышеславцев Б. П. Сердце в христианской и индийской мистике // Вопросы философии, 1990, № 4. Правда, в этой статье почти не уделяется внимание собственно языковой стороне дела.

[4] Напр., в статье Шмелев А. Д. Символические действия и их отражение в языке // Булыгина Т. В., Шмелев А. Д. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики). — М., 1997.

[5] Характерны церковнославянские цитаты из Нового Завета (в скобках приводится греческий оригинал): Госпóдь гóрдымъ прот´ивится, смирéннымъ же даéтъ благодáть (ὁ θεὸς ὑπερηφάνοις ἀντιτάσσεται ταπεινοῖς δὲ δίδωσιν χάριν); смир´итеся предъ Гóсподемъ, и вознесéтъ в´ы (ταπεινώθητε ἐνώπιον κυρίου καὶ ὑψώσει ὑμᾶς).  

[6] Анна Вежбицкая писала, что образом humility можно считать евангельский эпизод, в котором Христос омывал ноги Своим ученикам, а слово смирение заставляет вспомнить другой евангельский эпизод — моление о чаше (Wierzbicka A. Semantics, culture, and cognition: universal human concepts in culture-specific configurations. New York; Oxford, Oxford Univ. Press, 1992, P. 194).

[7] Показательно, что еще в 1960 подобное управление казалось Лидии Чуковской обращающим на себя внимание новшеством, и она отмечала в книге «Записки редактора»: «Раньше мы писали: "смириться перед чем-нибудь" и "примириться с чем-нибудь". Теперь в газетах читаем: "смириться с чем"», — и задавала вопрос в связи с явлениями такого рода: «Приобретение это или утрата для литературного языка и какую роль сыграл в этих переменах редактор? Что перешло в печать (а из печати на уста народа и из уст народа снова в печать) по недомыслию, невежеству или небрежности редактора, а что — по его убеждению?» Впрочем, Лидия Чуковская была не совсем права. Обнаруживаются примеры, свидетельствующие, что управление смириться с <чем-либо> распространилось еще в XIX веке.  

[8] Заметим, что и конструкция смирение с <чем-либо> получает все большее распространение. Более того, обнаруживается, что это управление встречалось и в XIX веке.

[9] Мы помним, что в стихотворении Николая Некрасова «Генерал Топтыгин» прилагательное смиренный применяется к медведю — ясно, что оно не предполагает наличия у медведя христианской добродетели смирения.  

[10] «Исходный» смысл слова мир просвечивает через его употребление в устойчивом сочетании мир и лад (Шмелев А. Д. В поисках мира и лада // Логический анализ языка. Космос и хаос. — М., 2003).  

[11] Заметим, что переводческое решение Первоучителей не было единственно возможным. Данные других славянских языков показывают, что можно было бы найти ресурсы для различного перевода двух греческих слов. Так, в польском языке смысл ‘отсутствие войны, мирная жизнь’ передается словом pokój, а смысл ‘вселенная; человеческое сообщество’ — словом świat. Собственно, и русские аналоги покой и свет вполне употребительны в соответствующих значениях: весь мир весь свет; На душе мир На душе покой.  

[12] Топоров В. Н. Исследования по этимологии и семантике. Т. 2. Индоевропейские я языки и индоевропеистика. Кн. 2. — М.: Языкиславянскихкультур, 2006. — С. 119.  

[13] Wierzbicka A. Semantics, culture, and cognition: universal human concepts in culture-specific configurations. — New York; Oxford, Oxford Univ. Press, 1992. — P. 194.  

[14] Ср. любимые русские святые — смиренно-кроткие молитвенники (не спутаем смирение по убежденью — и безволие); русские всегда одобряли смирных, смиренных, юродивых (Александр Солженицын).  

[15] Шмелева Е. Я. О словах компромисс и бескомпромиссный // Эволюция понятий в свете истории русской культуры. — М., 2012.



Новости по теме

«Гордость надо иметь!..»: понимание слова «гордость» в русской книжной традиции и культуре Иеродиакон Кирилл (Попов) Порой случается так, что слово в языке с течением времени меняет свое значение либо приобретает новые смысловые оттенки. Поэтому бывает весьма занимательно наблюдать за жизнью слов. Предлагаем нашим читателям вместе с нами рассмотреть историю гордости и гордыни в русском языке, о значении которых в текстах Священного Писания говорилось в двух предыдущих статьях.
Чтение Слова Божия – лучшее лекарство от уныния и усталости Алексей Сидоров Нынешний век передовых технологий и научных открытий обеспечил человеку достаточно высокий уровень жизни. Однако истинной радости и удовлетворения – не принёс, и в этом причина разочарования, уныния и потери человеком смысла жизни. В наше время уныние поражает души многих людей, его последствия губительны. О том, что собой представляет этот духовный недуг, и как святые отцы учат его преодолевать, расскажет профессор Алексей Иванович Сидоров.
«ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКИЙ ЯЗЫК ЯВЛЯЕТСЯ ВЫРАЖЕНИЕМ ЧУВСТВ ХРИСТИАНСКОЙ ДУШИ» Лариса Маршева Любой православный гимн, как отправной и конечный пункт богообщения, должен быть не только прочувствован, пережит, но и непротиворечиво осмыслен. Следует помнить о том, что в словах гимнов и молитв прикровенно присутствует богомыслие: глубокое, чистое и самое главное – кристально понятное. Чтобы прикоснуться к этому живительному источнику, и нужно прилежно изучать церковнославянский язык.

Olga Maria

К сожалению, статья не рассматривает значения слова "мир" в смысле "земли", "почвы". Скорее всего это слово означало и землю.

Также упущен анализ глаголических текстов, Кирилл и МеТодий переводили именно на глаголицу, кириллица была выдумана позже и при переходе с глаголицы на кириллицу были допущены ошибки и описки. Также и литинизмы (i) были введены в более позднюю дату, это просто переходный хаос. Кириллица это уже отклонение от первоначального текста, следует работать по глаголице.

Ответить

Наталья

Спасибо А.Д. Шмелёву за статью. Интересно и полезно, хорошие аналогии и примеры!

Ответить