Тем, кто интересуется историей: о власти, единстве и судьбе народов

Московская Сретенская  Духовная Академия

Тем, кто интересуется историей: о власти, единстве и судьбе народов

Павел Кузенков 6822



В ноябре 2016 года в Манеже прошла мультимедийная выставка «Россия — Моя история: 1945-2016», на которой студентам Сретенской духовной семинарии посчастливилось стать экскурсоводами. Экспозиция впечатляет и заставляет задуматься о множестве вопросов, связанных с этим периодом: каковы причины тех или иных событий и ход исторических процессов? Где грань между властью сильной и властью жестокой? Что объединяло народы в СССР и почему сейчас всё изменилось? На каких принципах строится будущее нашей страны сегодня? На эти вопросы семинаристам ответил Павел Владимирович Кузенков — кандидат исторических наук, доцент, преподаватель Сретенской духовной семинарии и один из активных участников выставки «Россия — Моя история».

— Советский союз распался, когда совпало несколько факторов: экономические проблемы, кризис идеологии, недовольство людей и слабость политической воли. Если бы у власти была сильная рука, как во времена Сталина, — возможно, в этом шторме ей удалось бы удержать штурвал корабля под названием «СССР». Задумываясь о сильной власти, невольно задаешь себе вопрос: где грань между властью сильной и властью жестокой? Какова «допустимая цена» сохранения порядка в стране? Можем ли мы на основе исторических примеров понять, какими правами граждан в чрезвычайных обстоятельствах допустимо жертвовать, а какими — совершенно недопустимо?

Вопрос о границах власти невозможно решить абстрактно. Само по себе понятие власти, как известно, инструментарно: это полномочия на осуществление политической деятельности. Весь вопрос заключается в характере самой политики — искусства организации общественной жизни, точнее, в тех финальных целях, которые ставит перед собою общество.

Конечно, в идеале людей должна объединять любовь.

Почему при Сталине общество спокойно относилось к сотням тысяч казнённых «врагов народа», а уже при Брежневе сотня политзаключённых была серьёзным основанием для идеологической борьбы? Ответ прост: изменилась программа общества. И если в предвоенной картине мира, когда на карту было поставлено само бытие первого на планете социалистического государства, репрессии применялись в самом широком диапазоне, то во времена «развитого социализма» страна, обладавшая вторым на планете экономическим и едва ли не первым военным потенциалом, не ощущала для своего существования реальной опасности. На первое место вышла угроза ядерного истребления всего человечества в конфликте «двух систем». И общество стало искать выход из этого тупика — который и был найден в «самороспуске» социализма.

Мы уже подзабыли контекст 80-х, и я осмелюсь его напомнить. Мир находился — перманентно и фатально — на грани ядерной мировой войны, и главной задачей Горбачёва было избавиться от этого кошмара. Выходов было три:

1.      Разгром «капиталистов» превентивным ядерным ударом — с непредсказуемыми последствиями;

2.      Продолжение «гонки вооружений» с предсказуемым надрывом экономики соцлагеря (он был в несколько раз меньше и беднее капстран), ослаблением его военной мощи и, как следствие, интервенцией Запада (планы которой никто особо не скрывал);

3.      Внезапный и неожиданный «слом» социалистической системы и быстрый, не дающий опомниться западным элитам, «конвергентный» переход от конфронтации к сотрудничеству.

Русская нация сформировалась вокруг христианского государства, вокруг общей культурной традиции, и изначально была полиэтнична.

Последний путь и был реализован. И, что важно, не встретил почти никакого сопротивления в обществе. Программа «упразднения» коммунистической идеологии была социально востребована по многим причинам. Прежде всего — в силу ставшей очевидной её теоретической и практической несостоятельности. Никто не понимал целей коммунизма. Никто не верил в его достижимость в обозримой перспективе. Соответственно, никто не был готов продолжать приносить жертвы на его алтарь.

Увы, крах коммунизма вызвал гибель СССР. Но напомню: СССР создавался именно для построения коммунизма, и сохранить его в рамках существовавшей ленинской модели было даже теоретически невозможно — кто бы что ни говорил по этому поводу. Для всех наблюдателей было чудом, что распад такой огромной и ещё недавно жёстко (жестоко) централизованной страны произошёл без гражданской войны и миллионов убитых. Это — историческое доказательство органичности данного процесса.

Конечно, миллионы жертв — в основном косвенных — всё равно последовали за распадом Советского Союза, который в прямом смысле слова стал геополитической катастрофой. Но ее корни — в начале XX века, в разрушении Российской империи, которая распадалась куда более болезненно (а значит, и неестественно!) под действием внутренних и внешних сил, внешне антагонистических, но одинаково враждебных исторической России.

Программа коммунистов, внешне напоминавшая христианскую, оперировала той же гуманистической (а по сути, языческой) системой координат «мы-они».

Возвращаясь к теме «допустимости цены», следует понять, что этот вопрос вообще не ставится (не успевает встать) в реальной политической обстановке, когда существует общественный ценностный консенсус. Как поётся в песне, «мы за ценой не постоим», если всем понятен смысл приобретённого этой ценой. А вот разрушение консенсуса в обществе автоматически — повторяю, без участия властей или внешних сил! — приводит к резкому сокращению «инструментарного диапазона» социально приемлемого узаконенного насилия со стороны органов охраны правопорядка и, соответственно, вызывает бурный рост насилия неконтролируемого. Все «цветные революции» строятся именно по этому сценарию: идеологическая обработка мозгов, насаждение альтернативных ценностей, расщепляющих общество, а далее — паралич власти и её уничтожение самим социумом.— Но когда читаешь о Перестройке, возникает вопрос: что объединяет народы в одной стране? Что объединяло республики СССР и почему это перестало их объединять? Где грань между желанием сохранить страну единой и правом народов на самоопределение и выход из состава государства?

Народы — как и люди — объединяются вокруг общих целей. Точнее, их объединяют общие ценности, диктующие и цели, и текущие задачи. Конечно, в идеале людей должна объединять любовь. Это, кстати, не только религиозный, но и древний политический термин: уже Аристотель постулировал, что взаимная «дружба-любовь» (филия) граждан является единственным источником политической стабильности, которую страх и насилие обеспечить не в состоянии.

Сложность, однако, заключалась в том, что чем сильнее люди любили свой город (племя, государство, нацию), тем сильнее ненавидели чужие. Такая «любовь-ненависть» порождала бесконечные войны, и уже древнегреческие философы предлагали концепт «космополитизма» как выход из тупика. Но «гражданин мира», одинаково презирающий и своих и чужих, обречён на одиночество даже у себя на родине и обычно воспринимается как враг. Только христианство, с его заповедью любви (да-да, именно жертвенной любви, а не просто «толерантности») к врагам, открыло путь к подлинному спасению людей от коллапса политического эгоизма. Но путь этот оказался труден. Собственно, мы по нему идём уже две тысячи лет.

Людям, сведущим в экономике, давно известно, что качественный бизнес строится только на взаимовыгодной основе. 

Нельзя сказать, что призыв Христа оказался вообще нереализуем в рамках политической реальности. По моему убеждению, Византийская империя выжила и продержалась почти тысячу лет только благодаря реализации христианской социальной программы. То же можно сказать и об исторической России. Русь, бывшая огромной империей уже при Святославе, была очень нестабильным образованием, пока Владимир и Ярослав не сформировали её как христианский политический феномен — где не было этнического измерения для государственной консолидации. Русская нация сформировалась вокруг христианского государства, вокруг общей культурной традиции, и изначально была полиэтнична (то есть включала разные племена и народы). Да и затем, уже в постмонгольскую эпоху, включение в состав Московского государства восточных «царств» — с амбициозной элитой и развитой нехристианской культурой — оказалось возможным именно в рамках модели «государства-семьи», где все подданные оказывались в равном отношении к «отцу»-государю.

Впрочем, как и в обычных семьях, удел империй состоит в эмансипации входящих в них народов, которые, «повзрослев» и укрепившись под сенью единой мощной государственности, начинают стремиться к обособлению. Эти центробежные тенденции нетрудно погасить в рамках поликультурности и единства политической элиты. Но любое ослабление государства неизбежно ведёт к тому, что в советские времена называли «национально-освободительной борьбой».

Однако этот термин приобретает реальный смысл только при отказе от христианского мировоззрения. И тогда сама собой происходит реинкарнация античного племенного эгоизма, принимающего самые разные формы: от этнического национализма до нацизма и расизма. Всё это продемонстрировал нам XX век. Характерно, что Российская империя оказалась слишком глубоко укоренена в христианстве, чтобы «подсесть» на наркотик национализма, столь успешно насаждавшийся в Европе в годы Первой мировой войны. Но и реакция на него оказалась столь же неожиданной, сколь и закономерной: необычайную, можно сказать, абсолютную популярность приобрели идеи социализма, в самых разных его разновидностях.

Важнейшим приоритетом является авторитет власти, основывающийся на таких «банальных», но часто трудно формализуемых понятиях, как справедливость, компетентность, честность и, наконец, верность.

Стоит напомнить малоизвестный факт: и в 1917 году до прихода большевиков, и в годы Гражданской войны в России соперничали между собой исключительно разные типы социалистов: эсеры, меньшевики и большевики-коммунисты. Все они эксплуатировали укоренённый в народе социальный идеал, восходивший к христианской общине. Причём наибольшего успеха достигли именно те, кто проповедовал этот идеал в радикально-непримиримых формах.Программа коммунистов, внешне напоминавшая христианскую, оперировала той же гуманистической (а по сути, языческой) системой координат «мы-они». Только вместо этносов и наций маркером «чуждости» оказался социальный статус. Таким образом, коммунистическая идеология не только не разрешала присущий нехристианским политическим структурам антагонизм, но, напротив, доводила его до логического абсурда — общепланетарной борьбы крохотного «класса» низкоквалифицированных промышленных рабочих (так называемых пролетариев) против всего остального человечества. Сама возможность такой борьбы была обусловлена: а) тесным сплочением пролетариев всех стран; б) абсолютной безжалостностью к «классовым врагам»; в) построением особой, «классовой» морали. Ленин говорил: «Наша нравственность выводится из интересов классовой борьбы пролетариата» (речь на III Всероссийском съезде Российского Коммунистического Союза Молодежи 2 октября 1920 года).

Итак, коммунизм был утопическим проектом, призванным избавить человечество от гибельности национализма и космополитического буржуазного империализма. Но и этот проект подпитывался «энергетикой ненависти». Как только эта ненависть иссякла — иссяк и политический потенциал коммунизма, а вместе с ним и всей советской системы.

Как видим, вопрос о формах политической организации общества — будь то племена, национальные государства, военные или коммерческие империи или классово-ориентированные союзы — это вопрос о способах сплочения людей. А этих способов всего два: 1) эгоистический («для себя»), вызывающий войны и хаос, и 2) жертвенно-альтруистический («для всех»). Последний поддерживается только религией — поскольку любовь ко всем возможна только как проекция любви к Богу. Собственно, реального выбора у человечества нет: в контексте развития технологий только один из этих вариантов не приводит к гибели планеты. Но свобода — есть. И это — свобода выбора между добром и злом.

— В наши дни перед народами России встают те же вопросы: что нас объединяет сегодня? Есть ли у народов России общий взгляд в будущее, общая цель, к которой мы стремимся? Сейчас власть предлагает в качестве такой цели построение сильного государства, способного противостоять внешним угрозам. Но надолго ли хватит такой идеологии?

Если вернуться к России — она сохраняет государственность наднациональную («имперскую» в позитивно-византийском смысле этого слова). Наша страна имеет перспективу только в одном измерении — «государство-семья». Члены этой семьи, конечно, уже не дети, поэтому роль «родительского центра» в ней уже не та, что во времена великих князей, царей и императоров.

Отступление от идеала чревато для России не просто политическим разложением, но и страшными братоубийственными конфликтами, выжигающими дотла земли и души целых поколений.

Какое главное качество семейного общежития? Всеобщая симпатия друг ко другу и готовность к бескорыстной, а точнее, взаимовыгодной помощи. Эти качества не только не должны выхолащиваться, но и, напротив, обязательно должны восходить к более высокой степени осмысленной дружбы и братской любви, характерной именно для зрелого возраста, а не только для наивного детства. Семья — это тоже политический институт, и его архаические ценности подсказывают нам, как строить нормальное общежитие.

Впрочем, как мы знаем, история человечества знала и немало братоубийств — начиная с Каина, библейского отца «политики». И войны эти были намного страшнее обычных. Именно такова и судьба России: отступление от идеала чревато для неё не просто политическим разложением, но и страшными братоубийственными конфликтами, выжигающими дотла земли и души целых поколений.

В современном мире поддерживать социальную любовь сложно. Экономические правила игры предполагают, кажется, тотальную вражду всех против всех и отсутствие не просто любви, но хотя бы симпатии между «хозяйствующими субъектами». Да и мировая конкуренция наций продиктована эгоистическими интересами.

Но такой взгляд на вещи примитивен и опасен. Людям, сведущим в экономике, давно известно, что качественный бизнес строится только на взаимовыгодной основе. Что самая прибыльная стратегия — это стратегия «честной игры». И что в нормальной системе хозяйства нет и не может быть проигравших — возможна речь лишь о разной степени выигрыша.

Нет оснований предполагать, что ресурсы человечества настолько ограничены, что конкуренция сводится к выживанию одних и гибели других. Это далеко не так. В расп0оряжении человечества имеется поистине безграничное количество благ, и почти все они предоставлены ему бесплатно. Конкуренция ведётся за узкий сегмент ценностей, производимых самим человеком — но и тут взаимный обмен выгодней взаимного обмана. Однако при желании можно получать прибыль и иначе — ограничивая доступ к ресурсам или имитируя их. Вот тут-то и заключается главная нравственная — а в перспективе, и онтологическая — проблема мировой экономики.

Как в этой ситуации обеспечить «семейные ценности» политическому руководству нашей страны? Если государство сильное — это, конечно, помогает, так как увеличивает престиж государства-«дома» и его способность выполнять свои функции по охране «домочадцев» от посягательств извне. Но этого далеко не достаточно.

Важнейшим приоритетом является авторитет власти, основывающийся на таких «банальных», но часто трудно формализуемых понятиях, как справедливость, компетентность, честность и, наконец, верность. Да, именно верность — поскольку сама по себе система государственной деятельности не случайно называется «службой», то есть служением на совесть, а не просто работой по найму или предоставлением услуг. Наёмник тем и отличается от «доброго» (нормального) руководителя, что первый хочет заработать денег (то есть служит своему благу), а второй не щадит своей собственной личной (а то и физической) жизни, стараясь послужить благу вверенных ему людей. Внешне работа по найму и служба по контракту похожи — но они исходят из разных ценностей. Понятия верности и предательства совершенно неуместны в случае работы по найму. Но они становятся крайне актуальны в случае службы. Здесь рецепт по преодолению коррупции, халатности, формализма и иных бесчисленных пороков, которые свойственны, заметим, далеко не только российской госслужбе, но особенно болезненны именно для неё.

Необходимо без устали разъяснять эту нехитрую, казалось бы, но столь редко акцентируемую систему координат всему нашему обществу, от рядового гражданина до начальников высокого ранга. И здесь особую роль играют духовные наставники.

Церковь — по определению не политическая организация, она глубоко чужда самого понятия власти «века сего». И в то же время есть в духовной жизни и политическое измерение. Оно касается, прежде всего, поддержания общей морально-нравственной атмосферы в обществе. Той атмосферы, которая диктует формы и характер проявления власти, меняет «власть предержащую» к лучшему, исправляет её дефекты. Особенно важно наставлять в этих нравственных ценностях конкретных людей. Ведь историю делают именно люди, «души живые и разумные», которые отвечают за свои собственные поступки.

Беседовал Мигальников Алексей, семинарист III курса

Новости по теме

"Афины приглашают Москву": греческий фильм-беседа с епископом Тихоном (Шевкуновым) о прошлом и будущем России Фильм, в центре которого - беседа с владыкой, в ходе которой поднимались различные вопросы: сопоставлялись судьбы двух народов, говорилось о том, что без прошлого нет будущего - как без Античности не было бы того христианства, которое есть у нас. Говорили и о строящемся храме Воскресения Христова и новомучеников и исповедников Церкви Русской, о том, кто такие святые и живут ли они среди нас, что такое любовь и вера в Бога, чем страшен идеологизм, должно ли Православие стать государственной религией и о многом другом. Также была показана Сретенская семинария и то, как в ней учатся современные студенты.
ЦЕРКОВЬ В ЭПОХУ СВЯТИТЕЛЯ ИОАННА ЗЛАТОУСТА И БЛАЖЕННОГО АВГУСТИНА Протоиерей Владислав Цыпин В 397 году скончался престарелый архиепископ Константинополя Нектарий. По предложению императорского фаворита Евтропия на столичную кафедру был приглашен самый яркий проповедник своего времени – антиохийский пресвитер Иоанн, уже в ту пору прозванный за свое выдающееся красноречие Хризостомом, или, по-славянски, Златоустом.
«ЛОЖЬ В ИСТОРИИ — СТРАШНАЯ ПО СВОЕМУ ГИБЕЛЬНОМУ ВОЗДЕЙСТВИЮ СИЛА» Павел Кузенков В свое время Эдуард Гиббон создал книгу «История упадка и падения Римской империи», где в шести томах описал трагический закат великого Рима, вызванный, по его мнению, триумфом варварства и религии. Английский историк (большой поклонник Вольтера и убежденный антиклерикал) не озадачился тем обстоятельством, что упадок, длившийся тысячу лет, выглядит довольно странно: многие блистательные цивилизации сгинули, не протянув и малой части этого срока.