АНТОЛОГИЯ СЕМИНАРСКОЙ ЖИЗНИ. СВЯТИТЕЛЬ ИОАНН (МАКСИМОВИЧ) БИТОЛЬСКАЯ СЕМИНАРИЯ

Московская Сретенская  Духовная Академия

АНТОЛОГИЯ СЕМИНАРСКОЙ ЖИЗНИ. СВЯТИТЕЛЬ ИОАНН (МАКСИМОВИЧ) БИТОЛЬСКАЯ СЕМИНАРИЯ

Протоиерей Пётр Перекрёстов 12545



Литература о духовных семинариях, их учащихся и учащих до сих пор остается мало известной даже в православной читающей аудитории. Между тем художественные произведения, мемуарные записки и публицистически очерки, которые, являясь весьма специфическим историческим свидетельством, посвящены внутреннему и внешнему описанию духовных школ, позволяют узнать много интересного об учебном процессе, досуге, быте, фольклоре семинаристов.

Живые, искренние повествования, авторами которых обычно выступают люди, уже умудренные богатым жизненным опытом – прежде всего религиозным (архиереи, священники, преподаватели, выпускники семинарий и др.) дают уникальную возможность исподволь проследить этапы духовного роста, глубже понять причины, побуждающие к беззаветному, жертвенному служению Христу.

Именно поэтому вниманию читателей нашего сайта впервые предлагается «Антология семинарской жизни», в которой будет представлена – в намерено мозаичном порядке – широкая панорама семинаристского житья-бытья XVIII – начала XXI вв.

С 1927 по 1934 годы иеромонах Иоанн преподавал на юге Югославии, в семинарии святого апостола Иоанна Богослова в Битоле, где в те годы насчитывалось от четырехсот до пятисот студентов, по большей части сербов, а также албанцев, русских и чехов. Это был важный этап его жизни, о котором у нас есть любопытные свидетельства. .

В те годы Битольская епархия находилась под управлением епископа Охридского Николая (Велимировича; † 1956). По праву прозванный сербским Златоустом, он был выдающимся проповедником, поэтом, богословом и, наряду с архимандритом Иустином Поповичем († 1979), одним из отцов духовного возрождения Сербии. Он очень любил юного иеромонаха Иоанна и часто повторял: «Если вы хотите увидеть живого святого, поезжайте в Битолу, к отцу Иоанну» [1] В брошюре, озаглавленной «Продавец белградских газет — епископ в Китае», есть рассказ о том, как владыка Николай ответил одной девочке, которая спрашивала, почему в наши времена нет святых: «Да нет же, есть, моя девочка!» — и прибавил, говоря об аскетизме будущего епископа: «Сегодня имя отца Иоанна произносится в Битоле, как имя Ангела Господня»[2]. Биограф архимандрита Иустина Поповича, владыка Афанасий (Иевтич), нынешний епископ Герцеговинский, напишет: «Отец Иустин был связан узами дружбы и любви во Христе с выдающейся личностью нашего времени: когда он преподавал в Битоле, он был коллегой и собратом святого человека, иеромонаха Иоанна Максимовича, в дальнейшем — епископа Шанхайского, который окончил свою богоугодную жизнь, полную молитвы и рвения, в Сан-Франциско, еще при жизни прославившись обилием божественных даров»[3]. В гостиной отца Иустина, где он принимал посетителей, на видном месте висела фотография, свидетельствовавшая об этой дружбе. Но… предоставим слово отцу Урошу Максимовичу, когда-то учившемуся в Битольской семинарии:

«С появлением нового учителя у студентов всегда возникают вопросы: “Каким он будет? Строгим или добрым?” и т. д. Возможно, подобные вопросы появились и с приходом отца Иоанна. Он, однако, собственным примером очень скоро на них ответил: самым строгим он был по отношению к себе. Как велики были его ежедневные труды в молитве и поклонах, знает один Бог, а мы могли лишь частично видеть и ощущать это. Епископ Охридский Николай (Велимирович) часто посещал семинарию, беседовал с учителями и студентами. Для нас его встреча с отцом Иоанном была более чем впечатляющей. Поклонившись друг другу, они начали необычайно сердечный разговор. Как-то перед уходом епископ Николай обратился к небольшой группе студентов (я был среди них) со словами: “Дети, внимайте отцу Иоанну; он Ангел Божий в человеческом обличье”. Мы и сами убеждались в справедливости этих слов. Его жизнь действительно была ангельской. Справедливо было бы сказать, что он больше принадлежал Небу, нежели земле. Его кротость и смирение напоминают те, что увековечены в житиях величайших аскетов и пустынников. Пищу он принимал в количестве, необходимом лишь для поддержания телесных сил. Одежда его была простой, а в постели он вообще не нуждался. Комната его была в полуподвальном помещении, с одним не занавешенным окном, выходившим во внутренний двор. В комнате стоял простой стол со стулом да кровать, на которую он никогда не ложился. На столе всегда лежало святое Евангелие, а на полке стояли богослужебные книги. И больше ничего. В любое время ночи его можно было застать читающим Библию, потому что в законе Господни воля его, и в законе Его поучится день и нощь (Пс. 1, 2).

Те переживания, которые он испытывал во время церковных служб или молитв, не передать словами. Необычайной была и его подготовка к Божественной литургии: уже в четверг он ел меньше, в пятницу и субботу едва притрагивался к пище, пока в воскресенье не совершит литургию.

В первую седмицу Великого поста он не вкушал ничего, но каждый день служил, как и в течение Страстной седмицы. Когда наступала Великая суббота, его тело было совершенно истощено. Но в самый день Христова Воскресения он как бы возрождался. После Божественной литургии силы возвращались к нему, и ангельская радость озаряла его лицо. Таким образом перед нашими глазами протекала его подвижническая жизнь.

Отец Иоанн был редким молитвенником. Он так погружался в тексты молитв, что создавалось впечатление, будто он говорит с Богом, Пресвятой Богородицей, Ангелами и святыми, которые предстояли его духовным очам. Может быть, для нашей пользы он говорил вслух, чтобы научить нас молиться. Каждая его молитва была потрясающей; произносил он их наизусть с исключительной выразительностью. Неизвестно, сколько сот молитв он знал наизусть. Это для него не было чудом, потому что он имел великий дар от Бога — необыкновенную память. Об этом знали все — и студенты, и преподаватели. Евангельские события были известны ему так, как будто происходили на его глазах, он мог указать и главу, где что найти, и даже при необходимости и процитировать нужные стихи. Он знал индивидуальные возможности и особенности характера каждого студента так, что мог незамедлительно сказать, что и как каждый из его студентов ответит, что он знает и чего не знает. При этом он обходился без каких-либо записей, и после многократных проверок никто не мог усомниться в исключительности его памяти..

Отец Иоанн любил нас всех, и мы его. В наших глазах он был воплощением всех христианских добродетелей: мирный, спокойный, кроткий. Мы не находили в нем недостатков и быстро привыкли даже к его манере говорить. Он стал нам настолько близок, что мы относились к нему, как к старшему брату, любимому и уважаемому. Не было конфликта, личного или общественного, который он не мог бы разрешить. Не было вопроса, на который у него не нашлось бы ответа. Достаточно было кому-нибудь на улице что-то у него спросить, как он немедленно давал ответ. Если вопрос был более важным, он обычно отвечал на него после службы в храме, в классе или в кафетерии. Ответ его был всегда информативно насыщенным, ясным, полным и компетентным, потому что исходил от человека высокообразованного, имеющего два университетских диплома — по богословию и праву. Ежедневно и еженощно он молился за нас. Каждую ночь он, как Ангел Хранитель, оберегал нас: одному поправлял подушку, другому одеяло. Всегда, входя в комнату или выходя из нее, он осенял нас крестным знамением»[4]

У нас есть еще одно свидетельство о том времени, оставленное автором из Скопье, Владом Малески. Он происходил из бедной семьи, когда-то учился в Битольской семинарии, но позднее стал коммунистом, однако восхищение отцом Иоанном осталось в его душе — это видно по его воспоминаниям. Он пишет о том, как другие семинаристы смеялись над ним, оттого что на нем плохо сидела форма (у него не было денег, чтобы пойти к портному). В порыве гнева он бросил в них камнем, который попал в окно комнаты отца Иоанна. «Я в первый раз видел его, низенького, правая нога короче левой, с каштановой свободно растущей бородой, с выбивающимися из-под камилавки волосами, спадающими на плечи, покрытые замасленной мантией, когда он промолвил: “Ну?”

Видел его верхнюю губу со шрамом — след из времен русской революции.

Между мною, полным смущения, и им, исполненным милосердия, внезапно возник воспитатель отец Пантелеймон. “Без обеда и ужина!” — промычал он своим мощным баритоном. Записал мое имя и пронесся дальше.

И отец Иоанн был воспитатель, поэтому, когда отец Пантелеймон исчез, мягко сказал: “Ничего, ничего. Я заплачу”. И затем добавил: “Господь прощает грехи, которые не повторяются”.

Мне понравился отец Иоанн (я возненавидел отца Пантелеймона!). Тогда я и не мог подумать, что разбитое мною окно определит мою судьбу. Быть наказанным лишением обеда и ужина не означало только запрещения обедать и ужинать. Надо было и присутствовать во время приема пищи, когда в огромной столовой насыщаются и учащиеся младших классов, и богословы из старших.

Я стоял на коленях (по приказанию воспитателя отца Пантелеймона) около кафедры, расположенной в центре у стены столовой... Был голодным и уставшим от стояния на коленях. Ночью все вокруг меня спали. Я же глаз не мог сомкнуть. Лежал и смотрел на потолок, на котором прочерчивались светлые линии, шедшие через окно от фонаря. Смотрел на эти линии, когда заскрипела дверь. Поднял голову и увидел тень хромающего человека. Тень хромала между рядами кроватей, останавливаясь, чтобы укрыть разметавшихся во сне, и снова хромала прямо ко мне, пока наконец не нагнулась над моей кроватью. Отец Иоанн сказал: “Не спишь”.

Он не спрашивал, только промолвил то, в чем был уверен. Я оперся на локоть. “Не сплю, отче Иоанне”. Сунул мне в руки кусок хлеба и завернутые в бумагу маслины (был постный день). Я хотел что-то сказать (“спасибо”, может быть), но он меня остановил: “Господь прощает грех, который не повторяется”, — сказал он и захромал назад к дверям. На следующий день он позвал меня к себе, в дом через дорогу. В комнате были еще два моих сверстника. Читал нам жития святых.

...Каждый вечер (в свободное время, до девяти часов) мы — тройка сверстников — были у отца Иоанна. Учили молитвы, слушали рассказы о святых отцах-пустынниках, предавались миру неизвестному, древнему, совсем непостижимому и мечтали о такой жизни, когда человек жертвует собой ради другой, вечной, жизни, все еще необъяснимой в наших детских головах, но все же означенной как-то через Христа, Херувимов, Серафимов (...).

Проходили годы... По завершении четырех классов гимназии для меня и двух моих сверстников учение шло гораздо легче, нежели для других наших однолеток. Это объяснялось тем, что наша тройка, еще с детского возраста, вспаивалась богословием отца Иоанна на протяжении четырех лет. Каждый вечер вместо обычного отдыха мы шли (…) с ним в небольшую греческую церковь, затаившуюся в лабиринтах Битолы, и пели во время богослужений, на которых священнодействовал отец Иоанн. Опять же с ним по праздникам бывали в монастырях и тем самым готовились к той жизни, которая должна будет стать нашей, к жизни, которая должна помочь нам донести правду (до людей) на земле и затем предаться вечным блаженствам того света, до которого путь лежит через неведомое число мытарств.

Однажды вечером слушали мы у отца Иоанна потрясающий рассказ о некоем святом, которого мучили язычники. Руки ему сломали, нос отрезали, глаза выкололи — все ради того, чтобы только он отрекся от Христа. Святой не отрекался, святой молился о грешных душах своих мучителей. Молился святой и в сломанных руках сжимал Евангелие. Вырвали язычники Евангелие из сломанных рук и бросили его в пылающую печь. Огонь превратился в пепел, сама печь в то же мгновение остыла, а Евангелие осталось нетронутым пламенем..

Отец Иоанн поставил вопрос: “Почему Евангелие не сгорело?” Ни один из нашей тройки не знал ответа, ведь мы были еще дети. Ответил отец Иоанн: “Потому что вера его была безгранична”»[5]

Этот талант в деле воспитания детей подтверждается свидетельством отца Уроша: «…посмотрим, каким он был педагогом. Преподавал он по плану, по специальной методике. Он был одновременно и теоретиком, и практиком, искусно сочетавшим и то и другое, и потому его предметы удерживались в памяти без дополнительных разъяснений. Взять, к примеру, литургику и богослужебные правила. Он имел расписание, по которому студенты дежурили на клиросе за богослужением. Одна группа из четырех студентов и другая (всего восемь человек) должны были приходить в назначенное время в комнату отца Иоанна, где можно было найти все богослужебные книги. Первая четверка студентов должна была найти все, что следовало петь или читать на тот день или праздник, а другие четверо слушали. В это время объяснялась теория, символика богослужения и прочее. Так практиковалось весь год. В классе акцент делался на теории. Отец Иоанн требовал постоянного бодрствования везде, а особенно при богослужении. Он хотел научить студентов уделять особое внимание Священному Писанию как источнику всякого богословского знания. Поэтому в начале урока он спрашивал, что читалось в тот день из Евангелия и Апостола. Каждый должен был это знать, так как заранее не было известно, кого он спросит. После этого он давал краткие толкования. Какие прекрасные объяснения он давал, когда читал пастырское богословие и историю Церкви! Некоторые свои лекции по пастырскому богословию он записывал для нас в специальные тетрадки. В них он выразил себя в полной мере. По его убеждению, священник показан как идеальный пастырь у апостола Павла: он должен быть образцом для верных в слове, в житии, в любви, в духе, в вере, в чистоте... (1 Тим 4, 12–14).

Священник — это духовный отец своего прихода; и в соответствии с этим он и должен действовать, а его приход — большая семья, которая не может существовать без пастырской любви и ежедневной молитвы. Где только возможно, он должен приходить на помощь, чтобы соучаствовать в их радости и в печали. Вот основные мысли отца Иоанна, которые он разъяснял нам на всех своих лекциях.

Уроки по истории Церкви также хорошо усваивались, поскольку отец Иоанн умел выделить наиболее важные моменты и, часто повторяя их, заставлял все запомнить. Когда в 1931 году мы держали экзамены на получение диплома об окончании семинарии, профессор Димитрий Стефанович, представитель министерства, был поражен превосходными ответами студентов. Полагаю, более половины отвечали на “отлично”, а остальные на “хорошо”. Плохих оценок не было. Преподаватели объяснили представителю министерства, что отец Иоанн неразлучен со своими учениками и в течение года дает им детальное знание предмета..

Так каждый студент, осознавая исключительность личности отца Иоанна, всей душой был предан ему. Он был среди нас как посланник Божий, призванный возделывать Его обширную ниву»[6]

Еще один из тогдашних воспитанников семинарии пишет: «Мы любили его всем сердцем — так, как любил нас он сам» [7] . Вот что говорит один из его бывших учеников: «Позднее, когда я сам стал преподавателем гимназии, я понял, почему владыка имел такой успех как преподаватель семинарии, несмотря на свой природный недостаток, некоторую косноязычность. Он был не только прекрасным педагогом, но он и любил своих учеников, которые отвечали ему такой же любовью»[8]. Эта любовь сочеталась с глубоким смирением: когда ученики фотографировались вместе с ним, он всегда вставал в задний ряд. Когда позже один из «белградцев» спросил святителя, каким «методом» он руководствовался и привлекал сердца, тот ответил: «У меня нет никакого педагогического метода; я только стараюсь, общаясь с людьми, быть в благодати Божией и не мешать ей врачевать и возрождать людей»[9].



По книге прот. Петра Перекрестова,
составитель жития Бернарду Ле Каро

Материал подготовил Сергей Никитин
студент 2-го курса
3 апреля 2009 года
[1] Савва Эдмонтонский, еп. Ceћaњe нa владикy Jованa Максимовићa // Православни Мисионар. Белград, 1969. № 5. С. 196.
[2] Савва Эдмонтонский, еп. Летопись почитания архиепископа Иоанна Mаксимовича. Платина, Калифорния, 1976. C. 90.
[3] Атанасиjе Jевтић, jером. На Богочовенчанском путу. Белград, 1980. С. 63.
[4] Урош Максимович, прот. Сеhање на jеромонаха Jована Максимовиhа // Православље, Белград, 1975, сент. Цит. по: Блаженный Иоанн Чудотворец / Сост. иером. Серафим (Роуз) и игумен Герман (Подмошенский). М.: Правило веры, Русский паломник, 1993. С. 52–54.
[5] Димитријевић В., Србуљ Ј. Cвети Јован Шангајcки. Белград, 1998. C. 69.
[6] Урош Максимович, прот. Сеhање на jеромонаха Jована Максимовиhа. Цит. по: Блаженный Иоанн Чудотворец. С. 54–56.
[7] Савва Эдмонтонский, еп. Ceћaњe нa владикy Jованa Максимовићa. // Православни Мисионар. Белград, 1969. № 5. С. 196.
[8] Хрущев Ю.К. Мои встречи с владыкой Иоанном // Архиепископ Иоанн (Максимович). С. 15.
[9] Прибытие архиепископa Иоаннa в Париж // ПР. 1951. № 15–16. С. 23.
  
 
Владыка Иоанн - святитель Русского Зарубежья. / Сост. прот. Петр Перекрестов. – М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2008. - С. 31-39.



Новости по теме

АНТОЛОГИЯ СЕМИНАРСКОЙ ЖИЗНИ. «Я ОТПУСКАЮ ЕГО С МИРОМ» Протоиерей Николай Агафонов Празднование тысячелетия Крещения Руси в 1988 году – одно из самых волнующих событий последней четверти XX века. На наших глазах происходило что-то необыкновенно важное. Другими словами, мы чувствовали, что наступает новая эпоха для всей полноты Русской Православной Церкви. Мы видели, как стремительно меняется отношение к Церкви со стороны властей и общества. Стало ясно, что будут открываться новые храмы и монастыри, духовные семинарии и училища. Но где же взять такое количество преподавателей для подготовки новых пастырей и церковнослужителей?
АНТОЛОГИЯ СЕМИНАРСКОЙ ЖИЗНИ. УЧЕНЫЙ ВЛАДЫКА. ЕПИСКОП ВЕНИАМИН (МИЛОВ) (1887-1955) Епископ Вениамин (Милов) Тихим ранним утром я встал на братский молебен. Многие семинаристы еще спокойно спали, но кое-где койки уже были аккуратно заправлены, и их владельцы одинокими фигурками спешили в свои учебные аудитории, чтобы на свежую память повторить урок. На дворе был утренний майский полумрак. Тихая заря победно шла от востока и прогоняла ночную мглу. В Троицком соборе мягко мерцали лампады.
АНТОЛОГИЯ СЕМИНАРСКОЙ ЖИЗНИ. ДУХОВНАЯ СЕМИНАРИЯ Сергей Михайлович Смирнов В Новгородскую духовную семинарию я поступил в 1907 году и окончил ее весной 1913 года. По времени срок не очень значительный, но по своему значению для всей моей последующей жизни весьма важный. Ведь как никак именно в годы моего обучения в семинарии достиг я совершеннолетия, образовались за этот период, точнее сложились более или менее окончательно многие мои вкусы и наклонности, наметились жизненные идеалы. Появились люди, которые стали моими товарищами, память о которых сохранилась у меня и тогда, когда люди эти ушли из жизни.